Он засмеялся и поклонился с шутливым уважением:

– Я признаю победу за вами, Марико-сама. Чем вас порадовать? Веер? Или повязку на волосы?

– Благодарю вас, господин, – ответила она. – Все, что вам доставит радость.

– Десять тысяч коку в год для вашего сына.

– О, господин, мы не заслужили такого благодеяния!

– Вы победили. Победа и долг должны вознаграждаться. Сколько лет теперь Сарудзи?

– Пятнадцать – почти пятнадцать.

– Ах, да – он был недавно помолвлен с одной из внучек господина Кийямы, да?

– Да, господин. Это было в одиннадцатом месяце прошлого года, месяце белых морозов. Он сейчас в Осаке с господином Кийямой.

– Хорошо. Десять тысяч коку, прямо с этой минуты. Я пошлю распоряжение с завтрашней почтой. Теперь хватит стихов, пожалуйста, выскажите мне свое мнение.

– Мое мнение, господин, что пока мы все в ваших руках, мы в безопасности, как и земля в безопасности в ваших руках.

– Я хочу, чтобы вы были серьезны.

– О, я очень серьезна, господин. Я благодарю вас за милость, оказанную моему сыну. Все будет прекрасно. Я верю, что бы вы ни сделали, все будет прекрасно. Клянусь Мадонной, что я верю в это.

– Хорошо. Но все-таки я намерен услышать ваше мнение.

Она тут же заговорила без опаски, как равная с равным:

– Во-первых, вам надо тайно склонить господина Затаки на вашу сторону. Я догадываюсь, что вы либо уже знаете, как это сделать, либо имеете секретную договоренность с вашим сводным братом и всем внушили его мифическое «отступничество», в первую очередь для того, чтобы потом поставить Ишидо в сложное положение. Далее: вам ни в коем случае нельзя нападать первым. Вы никогда этого не делали, вы всегда учили терпению и нападали только тогда, когда были уверены, что победите, так что при всех объявить «Малиновое небо» – это использовать еще одну уловку. Теперь дальше: время. Мое мнение, что вам следует делать то, что вы собираетесь делать, объявив план «Малиновое небо», но никогда к нему не приступать. Это приведет Ишидо в смятение, так как, очевидно, что его шпионы здесь и в Эдо сообщат о вашем плане и он рассредоточит свои силы, как стаю куропаток в плохую погоду, чтобы приготовиться к угрозе, которой на самом деле не существует. Тем временем вы проведете два месяца, собирая союзников, чтобы перехватить их у Ишидо и разрушить его коалицию, чего нужно добиться любыми средствами. И, конечно, вы должны выманить Ишидо из Осаки, из замка. Если вам не удастся этого сделать, он победит или по крайней мере вы потеряете сегунат. Вы…

– Я уже объяснял свою позицию в этом вопросе, – выкрикнул Торанага, уже не шутя. – Вы забываетесь.

Марико сказала беззаботно и счастливо:

– Мне сегодня доверили секреты о заложниках, господин. Они – нож в вашем сердце.

– Что с ними?

– Будьте терпеливы со мной, пожалуйста, господин. Я, возможно, никогда больше не смогу разговаривать с вами таким образом, который Анджин-сан называет «открытым английским личным разговором», – у нас не будет другого подобного случая. Я прошу вас извинить меня за плохие манеры, – Марико напряглась и, как ни удивительно, заговорила как равная с равным.

– Мое искреннее мнение, что Нага-сан прав. Вы должны стать сегуном, или вы не выполните своего долга перед империей и перед Миноварой.

– Как осмеливаетесь вы говорить такую вещь!

Марико осталась совершенно безмятежной, его явный гнев совершенно не трогал ее:

– Я советовала бы вам жениться на госпоже Ошибе. До совершеннолетия Яэмона еще восемь лет, до официального унаследования должности сегуна – это вечность! Кто знает, что может случиться за восемь месяцев, не говоря уже о восьми годах?

– Все ваше семейство можно уничтожить за восемь дней!

– Да, господин. Но это ничего не даст вам. Нага-сан прав. Вы должны взять власть, чтобы потом передать ее, – с шутовской серьезностью она добавила не дыша, – а теперь может ваш верный советник совершить сеппуку, или я могу сделать это позднее? – Она притворилась, что падает в обморок.

Торанага ошалело уставился на нее, ошарашенный невероятным хамством, потом разразился хохотом и стукнул кулаком о землю. Когда он смог говорить, он выдохнул:

– Я никогда не пойму вас, Марико-сан.

– Ах, нет, вы понимаете, господин, – сказала она, вытирая пот со лба, – вы так добры к этим вашим преданным вассалам, которые смешат вас, выслушиваете их требования, разрешаете им говорить то, что им вздумается. Простите меня за мою дерзость, пожалуйста.

– Почему я должен прощать? Почему? – улыбался Торанага, опять обретя добродушие.

– Из-за заложников, господин, – сказала она просто.

– Ах, из-за них, – он вдруг стал серьезным.

– Да. Я должна поехать в Осаку.

– Да, – ответил он, – я знаю.

Глава Тридцать Восьмая

Сопровождаемый Нагой, Блэксорн печально тащился вниз с холма по направлению к двум фигурам, сидящим на футонах в кольце из телохранителей. За телохранителями располагались подножия гор, которые устремлялись в облачное небо. День был душный. Голова у него болела от напряжения нескольких последних дней, из-за беспокойства за Марико и из-за того, что он так долго не мог говорить иначе, как по-японски. Теперь он увидел ее, и на душе у него стало спокойней.

Блэксорн много раз уже подходил к дому Оми, чтобы повидать Марико или узнать о ее здоровье. Самураи всегда вежливо, но твердо отказывали ему. Оми сказал ему как томодаси, другу, что у нее все нормально.

– Не беспокойтесь, Анджин-сан. Вы понимаете?

– Да, – сказал он, понимая только то, что он не может видеть ее.

Потом его послали к Торанаге, и он так много хотел сказать ему, но не смог из-за нехватки слов и только рассердил его. Фудзико несколько раз ходила повидать Марико. Возвращаясь обратно, она всегда говорила, что у Марико все прекрасно, добавляя свое вечное: «Синпай суруиа, Анджин-сан. Вакаримас? – Не беспокойтесь. Вы поняли?»

Бунтаро вел себя так, как будто ничего и не случилось. Встречаясь в течение дня, они обменивались вежливыми приветствиями. Кроме пользования банным домиком, Бунтаро ничем не отличался от других самураев в Анджиро, не испытывая ни дружбы, ни вражды.

С рассвета до сумерек Блэксорн был занят ускоренной подготовкой солдат. Он должен был подавлять свое недовольство попытками учить других и одновременно учить язык. К ночи был уже полностью измотан. Жара, пот и дождь. И одиночество. Никогда он не чувствовал себя таким одиноким, не осознавал себя таким чужим в этом дружном мире.

Потом был этот ужас, начавшийся три дня назад. На заходе солнца он усталый приехал домой и сразу почувствовал беспокойство, пронизавшее весь его дом. Фудзико поздоровалась с ним очень нервно.

– Нан дес ка?

Она ответила спокойно, обстоятельно, опустив глаза.

– Вакаримасен. Я не понял, – Нан дес ка? – спросил он опять, от усталости он стал раздражительным.

Тогда она попросила его пройти с ней в сад. Она показала на карниз, но крыша ему ни о чем не говорила. Еще несколько слов и жестов, и наконец его осенило, что она указывает на место, где он повесил фазана.

– Ах, я и забыл о нем! Ватаси… – но он не смог вспомнить слов и только устало пожал плечами, – вакаримасен. Нах десукидзи ка? Я понял. Так что с фазаном?

Слуги смотрели на него из дверей и окон, явно чем-то пораженные. Она опять о чем-то заговорила. Он сосредоточился, но не уловил смысла.

– Вакаримасен, Фудзико-сан. – Я не понял, Фудзико-сан. Она сделала глубокий вдох, потом неуверенно изобразила, как кто-то снимает фазана, уносит и закапывает его.

– Ах! Вакаримас, Фудзико-сан. Вакаримас! Это зашло так далеко? – спросил он. Поскольку он не знал японского слова, он зажал нос и изобразил зловоние.