– Измена ему с Анджин-саном – разве этого недостаточно?

– О, да.

– Что тогда случится с вашим сыном?

– Он унаследует мой позор, если я опозорена.

– Пожалуйста, скажите мне, если вы подумаете, что Бунтаро-сама подозревает о том, что случилось. Пока я его наложница, моя обязанность защищать Анджин-сана.

«Да, конечно, Фудзико, – подумала тогда Марико. – И это даст вам повод для открытой мести обвинителю вашего отца, чего вы так хотите. Но ваш отец был трус, простите меня, бедная Фудзико. Хиро-Мацу был там, иначе бы ваш отец был жив, а Бунтаро мертв, так как Бунтаро ненавидели больше, чем презирали вашего отца. Даже мечи, которые вы так цените, не были даны за храбрость, проявленную в битве, а куплены у раненого самурая. Извините, но я никогда не скажу вам, хотя это и правда».

– Я не боюсь его, – опять сказал Блэксорн.

– Я знаю, – сказала она, боль охватывала ее, – но, пожалуйста, бойся его ради меня.

Блэксорн направился к двери.

Бунтаро ждал его в сотне шагов от дома, стоя на тропинке, ведущей к деревне, – квадратный, огромный, смертельно опасный. Сбоку от него стоял телохранитель. Было облачное утро, рыбацкие лодки уже виднелись на отмелях, море было спокойно.

Блэксорн увидел в руках у Бунтаро мечи и вынутый из чехла лук, мечи были и у телохранителя. Бунтаро слегка покачивался, и это давало надежду, что он промахнется, а тогда можно будет и успеть скрыться. Около тропинки не было никаких укрытий. Демонстративно Блэксорн взвел курки обоих пистолетов и нацелился на эту пару.

«К дьяволу все эти укрытия», – подумал он, страстно желая крови, сознавая в то же время что он делает глупость, что у него нет шансов против двух самураев или дальнобойного лука, что у него нет прав во что-либо вмешиваться. И вдруг, пока он еще находился вне досягаемости пистолетного выстрела, Бунтаро низко поклонился ему, телохранитель его сделал то же самое. Блэксорн остановился, чувствуя ловушку. Он огляделся кругом, но поблизости никого не было. Словно во сне, он увидел, как Бунтаро тяжело рухнул на колени, положил лук в сторону, руки – плашмя на землю и поклонился ему, как крестьяне кланяются своему господину. Телохранитель сделал то же самое.

Блэксорн смотрел на него, оцепенев. Убедившись, что глаза не обманывают его, он медленно пошел вперед, держа пистолеты наготове, но не подняв еще их для стрельбы, тем не менее ожидая подвоха. В пределах пистолетного выстрела он остановился. Бунтаро не двигался. Обычай требовал, чтобы он встал на колени и ответил на приветствие, так как они были равны или почти равны, но он не мог понять, почему надо будет участвовать в такой церемонии в ситуации, когда вот-вот прольется кровь.

– Вставай, сукин сын! – Блэксорн приготовился спустить оба курка.

Бунтаро ничего не сказал, не сделал ни одного движения, но продолжал держать голову наклоненной, руки были плотно прижаты к земле. Спина кимоно была мокрой от пота.

– Нан дза? – Блэксорн умышленно использовал самую оскорбительную форму вопроса «Что такое?», ожидая, что это заставит Бунтаро вскочить, чтобы начать схватку, так как понимал, что не сможет застрелить его в такой позе, с опущенной почти в пыль головой.

Затем, сознавая, что неприлично стоять, пока они на коленях, и что «нан дза» было почти невыносимым и, конечно, ненужным оскорблением, Блэксорн встал на колени и, не выпуская из рук пистолетов, положил обе руки на землю и поклонился в ответ.

Потом он сел на пятки: «Хай?» – спросил он с вынужденной вежливостью.

И сразу же Бунтаро начал что-то бормотать, жалко извиняясь. За что и почему, Блэксорн до конца не понял. Он мог только уловить отдельные слова, среди них много раз «саке», но это, очевидно, и было извинение и скромная просьба о прощении. Бунтаро все говорил и говорил. Потом он замолчал и опять опустил голову в пыль.

К этому времени ослепляющая Блэксорна ярость уже прошла. – Сигата га наи, – хрипло сказал он, что значило «ничем не могу помочь», или «что тут поделаешь», или «а что вы могли сделать?», не зная пока, было ли это извинение просто ритуалом перед атакой, – Сигата га наи. Хаккири вахараму га синпай сурукотовани? – Чем тут поможешь? Я не совсем понял, но не беспокойтесь.

Бунтаро поднял глаза и снова сел. – Аригато-аригато, Ан-джин-сан. Домо гомен насаи.

– Сигата га наи, – повторил Блэксорн, и, когда стало ясно, что извинение было искренним, он возблагодарил Бога за то, что тот дал ему возможность обойтись без дуэли. Он знал, что у него нет никаких прав, что он вел себя как безумец, и что единственный способ покончить эту ситуацию с Бунтаро – вести себя согласно их правилам. А это значит – иметь дело с Торанагой.

Но почему вдруг извинения, страшно удивлялся он. Подумай. Ты должен научиться думать, как они.

Тут его осенило. «Это, должно быть, потому, что я хатамото, а Бунтаро гость, он нарушил мое «ва», гармонию моего дома, он оскорбил меня, следовательно, он вообще не прав, и он должен извиняться, что бы он на самом деле ни держал в душе. Извинения необходимы: одного самурая перед другим, гостя перед хозяином…

Жди! И не забывай, что согласно их обычаям всем людям можно напиться, это не считается большим грехом, и когда они пьяны, они не отвечают за свои действия. Не забывай, что если ты напиваешься до омерзения, ты еще не теряешь лицо. Помни, как легко отнеслись к этому на корабле Марико и Торанага, когда ты отключился. Они изумлялись, но не брезговали, как сделали бы мы. А разве ты сам не виноват? Разве не ты начал эту попойку? Не ты бросил вызов?»

– Да, – сказал он вслух.

– Нан дес ка, Анджин-сан? – спросил Бунтаро, глядя на него налитыми кровью глазами.

– Нани мо. Ватаси но каситсу дес. – Ничего. Это была моя вина.

Бунтаро покачал головой и сказал, что нет, это была только его вина, поклонился и снова извинился.

– Саке, – сказал Блэксорн, чтобы покончить с этим, и пожал плечами. – Сигата га наи. Саке!

Бунтаро поклонился и снова поблагодарил его. Блэксорн вернул поклон и встал. Бунтаро и телохранитель встали следом за ним. Оба поклонились еще раз, и он снова ответил на поклон.

Наконец Бунтаро повернулся и, шатаясь, пошел прочь. Блэксорн ждал, пока он не оказался за пределами выстрела из лука, ломая голову, правда ли, что этот человек был настолько пьян, как это представляется. Потом пошел домой.

Фудзико была на веранде, снова приветливая, улыбающаяся, как всегда. «Что вы на самом деле думаете?» – спросил он себя, здороваясь с ней и слушая ее утренние приветствия.

Дверь Марико была закрыта. Служанка стояла около нее.

– Марико-сан?

– Да, Анджин-сан?

Он подождал, но дверь не открывалась.

– У вас все нормально?

– Да, благодарю вас, – он услышал, что она прочищает горло, потом снова послышался ее слабый голос: – Фудзико послала сообщить Ябу-сану и господину Торанаге, что я сегодня нездорова и не смогу переводить.

– Вам лучше бы показаться доктору.

– О, спасибо, но Суво вполне меня устроит. Я послала за ним. Я… Я только немного вывихнула бедро. У меня, правда, все хорошо, вам не стоит беспокоиться.

– Слушайте, я немного разбираюсь в медицине. Вы не кашляете кровью?

– О, нет. Когда я поскользнулась, я просто ударилась щекой. Я, действительно, совсем здорова.

После паузы он сказал:

– Бунтаро извинился.

– Да, Фудзико видела от ворот. Я покорно благодарю вас за то, что вы приняли его извинения. Анджин-сан, я так сожалею, что мы побеспокоили вас… это непростительно, что ваш покой… пожалуйста, примите мои извинения тоже. Мне не следовало быть такой несдержанной. Это очень невежливо. Эта ссора была моей ошибкой. Пожалуйста, примите мои извинения.

– За то, что вас избили?

– За то, что я не послушалась своего мужа, за то, что не помогла ему спокойно уснуть, за то, что не удовлетворила его, и за моего хозяина.

– Вы уверены, что я не могу вам ничем помочь?

– Нет-нет, благодарю вас, Анджин-сан. Это только сегодня.